Брат мой, враг мой - Страница 32

У него было три желания: быть богатым, как Джон Д.Рокфеллер, тратить деньги, как Брильянтовый Джим Брэди, и жить, как Эдуард VII, но пока что он не сделал ничего для осуществления хоть бы одного из этих желаний. И всё же, отлично зная подоплеку жизни своего мирка, построенного на притворстве, обмане и мелком жульничестве, Бэннермен лелеял в душе возвышенно романтическую мечту о том, что если он добьется богатства, так только благородным путем. Тут должен быть высокий класс.

Он разглядывал через стол двух юношей из гаража, явно чувствовавших себя неловко в этой маленькой лачужке на колесах, которая служила ему кабинетом. Один из них – тот, что говорил и за себя, и за брата, – явно умен, легко приходит в азарт и только внешне прост, ибо принадлежит к числу людей, которые любят нравиться. Но и второй, смуглый паренек, тоже себе на уме. Чтобы поладить с ними, решил Бэннермен, надо подружиться с одним и воздействовать на разум другого. Оба ему нравились.

Он ещё раз взглянул на Дэви и понял, что вовсе не видит его насквозь, как это показалось ему сначала.

Юноши сидели чистенькие, аккуратно одетые, немного смущенные тем, что им приходилось делать усилия, чтобы то и дело не отвлекаться. Мимо открытой двери грузно протопали семь слонов, направляясь на арену; издали доносились пронзительные и зловещие звуки настраиваемого оркестриона. Бэннермен слушал юношей с необычным для него интересом и чувством, близким к отчаянию, потому что собственная жизнь, такая бессмысленная и нечистая, с жалкими, третьесортными удовольствиями, вдруг показалась ему невероятно противной. Ему захотелось, чтобы эти мальчики оказались правы. Он желал им успеха с такой же пылкой страстностью, с какой когда-то впервые влюбился в женщину.

Но когда Бэннермен заговорил, то, несмотря на всю его порывистость, интуиция подсказала ему, что, адресуясь к Кену, он на самом деле разговаривает только с Дэви.

– Вот я сидел и слушал вас, – начал он. – Конечно, мне далеко не всё ясно, но кое-что я понял, а именно: тот русский, о котором вы говорили утром, – Розинг, что ли, – он так и не смог доделать эту штуку, потому что с тех пор, как он получил патент, появилось много новых изобретений…

– Создана новая область техники – электронные лампы, – сказал Кен.

– Новая область техники – электронные лампы, – повторил Бэннермен, как бы затверживая урок. – Без которых он не мог добиться самого главного. А вся ваша система построена – на чём?

– На электронике.

– На электронике, а его система – нет. Хорошо. Но вот о чём я думаю, – прервал Бэннермен собственную лекцию. – Вы уверены, что где-нибудь там, в Европе, крупные электрические компании не нащупали эту штуковину?

– Представьте – ещё не нащупали. Мы с Дэви просматриваем все научно-исследовательские журналы, какие только можем разыскать. И нигде и признака нет, что кто-то пошел по нашему пути. Все они уперлись в тупик, так как старались достичь цели механическим путем, а это можно сделать лишь посредством электроники.

– Электроники… Но всё-таки мне что-то не верится.

В замешательстве Бэннермен инстинктивно повернулся к Дэви, но ответил ему Кен.

– Ну хорошо, объясните мне, почему такая крупная компания, как эдисоновская, не открыла радио в те времена, когда этим занимался только Маркони?

– Ладно, ладно. Где уж мне спорить с вами. Но я знаю одно: если у вас что-нибудь получится, то эта штука переплюнет кино и переплюнет радио; вы, ребятки, зажмете в кулак всю промышленность, поставляющую развлечения…

– Развлечения? – недоверчиво переспросил Кен и взглянул на Дэви. Тот промолчал.

«Значит, я был прав, – подумал Бэннермен. – Главный из них – Дэви».

– Конечно, развлечения, – повторил Бэннермен. – А вы как же думали?

– Но ведь мы инженеры. Пожалуй, мы представляли себе это как средство связи.

– Ерунда! – фыркнул Бэннермен. – Разве радио пустили в ход не для того, чтобы сорвать монополию кабельного телеграфа? А потом какой-то тип стал запускать танцевальные пластинки через самодельный передатчик. И посмотрите, что вышло из радио – вся страна превратилась в большой мюзик-холл. Вы, инженеры и изобретатели, никогда ничего не знаете наперед. Преподнесите людям любое новшество, и они рано или поздно ухитрятся приспособить его для развлечения. Если я скажу «паровой двигатель», что вы прежде всего вспомните – силовую установку? Нет, пароходики для приятных экскурсий. Что вы хотите, люди – это люди, им хочется повеселиться. Посмотрите, как они ломятся в этот не бог весть какой цирк; что ни город, что ни год – одно и то же: люди просят, вымаливают хоть немного ярких красок, немного шума, немного иллюзий. Что вам, жаль, если они лишний раз повеселятся?

Кен засмеялся.

– Нам не жаль. Мы просто об этом не думали.

Бэннермен покачал головой.

– Чем бы вы ни занимались, вы должны удовлетворять главные человеческие потребности, будь то пища, любовь, развлечения или даже воровство. Да, даже воровство! И не следует об этом забывать. Я знал одного человека… Так, случайное знакомство, – поторопился добавить Бэннермен; это было довольно близко к правде, и он решил, что безукоризненно честен с мальчуганами. – Этот человек сделал своей профессией потворство скрытой тяге к воровству, свойственной многим людям. Он всего-навсего намекал, что можно поживиться на чужой счет, если бы только у него были необходимые средства, чтобы завертеть дело. И было страшно, понимаете, страшно глядеть, как охотно раскошеливались так называемые честные коммерсанты, чтобы снабдить его этими средствами. И, конечно, собрав средства, тот человек смывался, и это сходило ему с рук – не мог же честный коммерсант заявить полиции: меня обворовали, пока я собирался залезть в чужой карман. А тот человек просто удовлетворял человеческую потребность. И от клиентов не было отбою – люди валили к нему со своими долларами, как они валят в этот цирк. Угадайте тайную человеческую страсть – и вы будете купаться в золоте! Вот чем вы владеете, мальчики. Черт возьми, в вашей штуковине и слава, и богатство, и райская жизнь – всё вместе!