Брат мой, враг мой - Страница 14

Однажды ночью, в начале занятий на четвертом курсе, когда оба уже улеглись спать, Дэви вдруг сказал:

– Мы должны записаться на пятый курс, Кен.

– Что? – сонно спросил Кен в темноте, одинаково недовольный и тем, что ему не дают спать, и предложением Дэви. – Чего ради? Ведь никто не записывается.

Дэви не пошевелился. Он выжидал, пока умолкнет Кен.

– Мы с тобой до сих пор толковали только об одном этом изобретении, будто ни до него, ни после него ничего не было и не будет. Но мы должны проложить дорогу и другим изобретениям.

– Ну что ж, конечно. Но при чём тут пятый курс? А, черт, – сердито сказал Кен, поворачиваясь на кровати. – Мне надоело нуждаться! Я не желаю всю жизнь работать как ломовая лошадь. Хочу быть богатым. – Окончательно стряхнув с себя сон, Кен закурил папиросу, но ни чирканье, ни вспышка спички не заставили Дэви повернуть голову.

Кен явно не понимал его. Деньги интересовали Дэви меньше всего, но он не позволял себе разочаровываться в старшем брате. Он с восторгом думал о преемственности человеческой изобретательности: о том, что человек может зажечь огонек в уме другого, так что, оглядываясь назад, можно увидеть цепь огней, уходящих в тьму прошлого. Эта мысль привела к сознанию, что маленькая искорка, мерцающая в них обоих, может, в свою очередь, зажечь яркое пламя в будущем. Ответ Кена поразил Дэви, и он решил изложить всё как можно яснее и прозаичнее.

– Дело вот в чём: когда люди говорят о радио, они представляют себе громкоговоритель на одном конце и микрофон на другом. Это чересчур упрощенный взгляд. Но, предположим, ты смотришь на это главным образом с точки зрения того, что происходит в электронной лампе. Знаешь, что тогда получится? – В темноте он поглядел в сторону брата. – Получится нечто похожее на часть человеческого мозга с нервами и клетками.

– Это же всего-навсего радиоустановка, – возразил Кен. Дэви понимал – брату не хотелось, чтобы его вытаскивали из мира, где новые перспективы можно высматривать из освещенных окон. За пределами этого мира лежит другой» где срываются покровы с идей и устоявшихся понятий, где беспощадно обнажается их скрытое уродство, то есть лежащая в их основе фальшь, но в этом другом мире царят мрак и одиночество. – Зачем ты всё так осложняешь, Дэви?

Но Дэви лежал неподвижно, думая о чём-то своем. Потом медленно произнес:

– Ничего тут нет сложного, если поразмыслить. До появления радио все изобретения, за исключением некоторых в области электричества, ставили себе целью заменить живые мускулы и выполнить их работу с гораздо большей мощностью. Когда-нибудь люди оглянутся назад и скажут, что радио явилось первым шагом вперёд от машин и животной силы. А если так, то мы делаем второй крупный шаг, потому что наши электронные схемы повторяют деятельность ещё одного участка центральной нервной системы.

Кен молчал. Дэви знал, что встревожил его.

– Я вот что хочу сказать, – продолжал Дэви немного погодя. – Рано или поздно, хотим мы этого или нет, но нам придется работать над подобным повторением деятельности то одного, то другого участка нервной системы, пока, наконец, мы не найдем такие электронные схемы, которые смогут запоминать и даже заучивать, но быстрее, чем человеческий мозг. Вот к чему должна привести электронная лампа. И если не мы, то кто-нибудь другой добьется этого.

– Ну и пусть. А мы будем думать о своей маленькой лампочке.

– Но наша маленькая лампочка обязана стать больше. Если применение электричества изменило весь мир меньше чем за столетие, несмотря на все войны и революции, то что же принесет нам развитие электроники? Вот почему я и говорю, давай поучимся ещё год, давай узнаем всё, что можно, в этой области, прежде чем примемся переворачивать мир вверх тормашками.

Кен долго попыхивал сигаретой; тусклый огонек освещал его лицо, тонкое и задумчивое.

– Дэви, – сказал он наконец. – Я хочу заключить с тобой договор. Сейчас меня интересует только то, что мы с тобой задумали. Это может принести нам немного денег, а займет не больше, чем год-два. Ты хочешь, чтобы мы, прежде чем начать, проучились бы год на пятом курсе? Ладно. Только вот мое условие: я буду поддерживать твои планы на далекое будущее, если ты доведешь до конца работу над тем, что мы задумали. И, пожалуйста, не соглашайся сразу. Это слишком важный вопрос.

– Конечно, я соглашусь сразу, – сказал Дэви. Он во второй раз повернул голову в сторону брата, но голос его уже не был задумчивым. В нем слышалось что-то похожее на предупреждение. – А что если маленький план разобьется о большой?

Кен потушил окурок в консервной банке, служившей пепельницей. И сказал почти резко:

– Вот тогда и решим, как быть. – Он повернулся спиной к Дэви и плотно подоткнул под себя одеяло. – Спокойной ночи, малыш.

– Спокойной ночи, – отозвался Дэви, уставясь в потолок. Он знал, что впереди их ожидает много бед. Но ведь Кен, старший брат, верил, что всё будет благополучно, и в конце концов Дэви тоже поверил в это.

Так, четырехгодичная подготовка к победе продлилась ещё на год. Но прошел и этот срок; ещё один день – и пятый год будет закончен.

Пережитые лишения, жертвы и победы представлялись Дэви чем-то вроде лестницы, вроде этих мраморных ступенек здания инженерного факультета, с которых он сейчас сбегал, неся химикалии для Нортона Уоллиса.

Однако пребывание в стенах университета не прошло для него бесследно.

Фундаментом для этого безобразного здания послужили взяточничество и подкуп. С тех пор подобные нравы укоренились в нем и почти неуловимо проявлялись то здесь, то там, так что студенты, давая друг другу взятки и расхищая общественную собственность, даже не подозревали, что совершают преступление. Они скрепляли свои сделки словами «вырубка леса», забыв их первоначальное значение, но бессознательно руководствуясь им в своих поступках. Однако наряду с этим студенты исповедовали некий идеализм, воплощенный в книгах, в картинах, украшавших стены аудиторий, – это была высокая традиция их ремесла: студенты гордились тем, что готовятся стать инженерами, творцами и хранителями материального мира.